Меня зовут Флоренс Патриция Флетчер. Я сделала свой первый вдох на закате 28-ого дня августа, в 1989-ом году. Мои родители, Эвелин и Николас, к пребольшому сожалению, развелись через четыре года после того, как я появилась на свет. Их ветхое суденышко брака разбилось о железное утверждение, прошедшее многовековую закалку - "не сошлись характерами". За это время у меня появилась младшая сестра Грейс, которая заслужила раскол нашей семьи еще меньше меня. Моя мать - американка, а отец - британец, соответственно, папа пытался какими-то волшебными способами повернуть время вспять и склеить разбитую вдребезги вазу, олицетворяющую погибающие отношения моих родителей, но мама, будучи по натуре прогрессивной, не стала возиться с осколками. Я была слишком мала, чтобы полностью осознавать произошедшее, но это, пожалуй, только плюс - переживать развод родителей и наблюдать их постоянные ссоры в, например, подростковом возрасте слишком тяжко. Вскоре мама съехалась с соседом, живущим в собственном доме через улицу. Дело в том, что наш дом, в котором мы жили все это время, принадлежал отцу, а он сразу после развода уехал в Глазго. Мы с сестрой остались с мамой и служили бесплатным к ней приложением. Таким образом, у нас с Грейс появились два сводных старших брата и еще одна сестра. Сейчас мы прекрасно поддерживаем отношения и ценим друг друга, вспоминаем шумное детство и не скрываем улыбок, но так же искренне удивляемся, каким образом мы уживались в одном доме, будучи детьми. Это было поистине нелегкое время для нас пятерых: столкновение вкусов, характеров, настроений и ко всему разница в возрасте не давали нам даже повода, чтобы мирно собраться и поговорить по душам.

и в дождь, и в снег, даже во время конца света отправлю пост, если того потребует потенциальный игрок.

Наверное сегодня был тот самый редкий случай, когда я мог назвать Алекса братом, не стесняясь ничего. Хотя, я его никогда не стеснялся, просто никогда не выпадала случая признать его братом. Он язвил, как мог, пытаясь показать мне свою силу, свой характер, будто так он доказывал, что мы из одного теста сделаны. А я смотрел на него и улыбался, мне нравилось, когда он так вел себя, пытался укусить того, кто больше и сильнее. Безрассудство чистой воды, но, думается мне, что в эту минуту нас именно оно и сближает. Безрассудство такое сладкое, даже приторно сладкое. Я пытаюсь говорить, вызывая все более интересную реакцию, следя за его лицом и за эмоциями, пытаясь читать его, как открытую книгу.
Говоря об отце, он наивно полагает, что заденет меня. Он привык, что наша семья делилась на две команды, а потому я, оставшись без своего партнера по этим нешуточным семейным баталиям, должен был сдаться. Но правда заключалась абсолютно в другом. Команды было не две, а три. Я был сам по себе, будто кот. Был без роду и без племени даже будучи находясь с семьей. До какого-то момента жизни меня сие положение дел очень удручало, сейчас же я привык к своему одиночеству, к участи безумца и просто к тому, что я это я. Я привык к себе. И в этом была моя сила. Семья преподала мне славный урок, а потому уколоть меня очень сложно. Моя ахиллесова пята - мой сын. Иными способами на меня воздействовать крайне сложно. И если подобным тоном мой милый братец надеяться принизить меня, поставить на место или в очередной раз напомнить мне о моей холодности и безнравственности, то он попросту бьется о скалы. Бесполезно. Читай по слогам, братец. Бе-спо-лез-но.
-Да уж, старик умер не вовремя, я бы предпочел, чтобы он умер, когда я был в Америке, чтобы отделаться простым переводом денег, - я улыбаюсь шире и смотрю на брата. Чего ты ожидал, малыш Алекс? Что я буду плакать по отцу? Я помню его разочарование, брат, я помню, как он не желал меня видеть. Не желал настолько, что вместо того, чтобы заниматься мной, он в течение семи лет пытался с матерью родить тебя. Ты был надеждой, но быстро перестал ей быть, когда с особым удовольствием читал с мамой книжки и любил плюшевых зверей. Это был мой первый триумф, но на долго ли? С каждым годом, брат, ставка росла. Умного сына было недостаточно, за год он изнашивался. Нужен был новый. И я становился им. Раз за раз, словно змей, я менял свою шкуру в угоду отцу. И ты думаешь, что я его любил? Каждый раз ломая себя и создавая нового человека, я ждал этого дня, когда ты, скорчив гримасу, наклонишься к его серому лбу и сделаешь вид, что примерный мальчик. Когда я, улыбнувшись во весь рот, но отвернувшись ото всех, наклонился к серому лбу. Да, он гордился мной, чего не скажешь о тебе, брат, но нужна ли мне такая гордость? Какой ценой? Да и не знает он всей правды, чтобы вот так говорить на последнем издыхании. Никто не знает. Кроме боссов. Но... они ведь не знают, что я безумец, верно? Они думают, что я все делаю так, потому что так надо. Я потрошу девиц, потому что они провинились. О, нет, вины их нет. Просто глупышки, которые ведутся на милое личико и толстый кошелек. Я инквизитор, брат. Я ищу идеальную и уничтожаю мусор, который никому не пригодиться. И ты думаешь, что я буду плакать? Ты думаешь, что ты меня как-то расстроишь? Нет, брат, ты забавишь меня. Мне нравится эта игра, которая длиться вот уже 24 года. Или сколько тебе? Прости, 25 лет. Поиграем еще? Мы ведь так редко играли в детстве.
Да, я продолжаю игру. Я не скрываю интерес, потому что мне интересно, что же скажет Алекс. Каким ударом попытается меня убить. Я думал, что надавали на больное, но малыш Алекс ловко выкрутился, строя из себя зазвездившегося мальчика, который не думает о семье, но который думает о пиаре и деньгах. Ох, как это банально, брат. Все, кто чуют славу, говорят ровно то, что и ты сказал. Мне стало смешно.
-Я так понимаю, что пиар ходом будет и стайка детей, которую ты когда-нибудь непременно извергнешь из чрева твоей псевдожены, - смеюсь я, щуря глаза. Подобными изречениями, он делает из себя идиота, поскольку говорит все это мне, человеку, для которого семья свята, и который умудрился уничтожить то, во что верил, - а вообще, будет очень здорово, если тот человек, которого ты выберешь себе в супруги, сможет физически нарожать маленьких Алексов с бриолиновыми чубами, - а вот сейчас я делаю намек совершенно не на женщин. Могу ли я с полной уверенностью заявить о предпочтениях моего братца? Едва ли, я лишь сужу по тому, что вижу. И хотя Алекс не какая-нибудь жеманница, что вздергивает пальчик, когда отпивает из кружки чай, но все же порой мне он виделся совершенно не мужественным. Наверное, лишь тяжелый, характерный, бархатный голос выдавал в нем мужика. Мне снова стало смешно, поскольку я представил обложку какой-нибудь бульварной газетенке, где Алекс удивленно таращит глаза и грациозно прикрывает ротик, пока где-то на заднем плане к его хозяйству пристроился безликий персонаж.
Как только подобная картинка появилась у меня в голове, вместе с ней появилась и мысль, что мне на сегодня хватит алкоголя. И хотя я чувствовал себя прекрасно, а видел все вокруг себя четко и красочно, то я просто проигнорировал сигнал тревоги. Я не хотел сегодня контроля над собой. Если я запутаюсь в своих мыслях и перережу глотку Алексу, думаю, ничего страшного не будет. Одной трагедией больше, одной меньше.
Я продолжаю двигаться дальше и прошу песню.
-Ты ищешь подвох? Неужели я такой плохой? Я ведь твой брат, почему ж ты ждешь от меня плохого? - я стараюсь говорить максимально невинным голосом, но в нем чувствует много фальши. Меня бояться стоит, поскольку порой я шальная пуля. А на щеках у малыша Алекса появился румянец, что означало его смущение. Я наконец-то смотрю ему прямо в глаза, когда все это время пробегал их вскользь. Не люблю прямой контакт, но сейчас он был нужен. Чтобы вывести Алекса из равновесия, чтобы выдернуть его из зоны комфорта. Сможешь ли ты теперь петь, брат? Такой хваленный и знаменитый, такой талантливый. Давай проверим, можно ли пропить талант, когда пьешь со своим братом-злодеем.
Алекс забрел в кладовую и начал искать там старинную гитару, которую подарила ему мать в далеком прошлом. И хотя гитару просил я, получил он. Санта определенно путал нас, раз большинство моих заказов оказалось именно у Алекса. Он возвращается и садиться слишком рядом, что теперь дискомфорт чувствую я. Мне казалось, что к Алексу я не прикасался всю жизнь, и приближался последний раз пару часов назад, поскольку мы рядом стояли у гроба. Сейчас не было причин сближаться, но Алекс сделал это, и мне начало казаться, что нарочно. Я бы услышал звук гитары даже если бы Алекс сидел на другом конце дивана. Но все это остается в моей голове, я нервно улыбаюсь и солютирую пустым бокалом, выпиваю подтаявший лед. Брат настраивает гитару, тонкими пальцами перебирает струны и пытается подобрать песню для меня. Возможно, сегодня он даже напишет новую песню. Песню о том, как он ненавидит брата. И я очень огорчусь, если она не попадет в первые строчки чарта.
Алекс начинает петь, а я наслаждаться. Сердце колотиться, поскольку мне нравится то, что происходит. Хотя если посмотреть на меня, то я хмурюсь и делаю вид заинтересованного слушателя. Песня явно не про меня, и посвящена определенно не мне. Отодвигая все прошлые недомолвки, я могу сказать, что Алекс действительно талантливый парень и, пожалуй, слава его заслуженная. Да, он талантливый настолько, что заставляет меня тянуться к компьютеру и набирать в поисковую строку Алекс Грейсон. Кстати, однажды я убил его фанатку. Он не знает, но я познакомился с ней на концерте моего брата. Забавно, правда? Но логика моя была проста. Алекс нравился моей Мэйбл, она всегда его поощряла, и будь миллионершей, непременно бы стала его покровителем и спонсором. А поскольку она была простой женщиной, женой старшего брата, то она просто уважала и любила Алекса. Делала то, чего я никогда не мог. По этой простой логике я и стал искать счастье на концерте брата, но не нашел. Очередной мусор. Визжала, когда услышала мою фамилию. Не поверила, что мы братья. Думала, что я тезка. Я ударил ее,и она упала.. и я всадил ей нож прям в лицо. Кстати, мне нравится убивать ножом, так более эстетично, чувствуется характер и сила, поскольку для удара холодным оружием нужна сила и опыт. И этим я могу похвастаться только сам себе, ведь это пойму только я.
Алекс поет слишком эстетично. Чувствуется, что он сам получает наслаждение от того, что делает. И это здорово. Я никогда подобного не чувствовал, когда подчищал финансовые истории тех ублюдков, что сидят надо мной. И вот сейчас я ощущаю какую-то радость, как будто я нашел любимого исполнителя. И это счастье, которое появилось в моем бренном теле, заставляет меня злиться и ненавидеть Алекса еще больше. Он заставляет меня сходить с ума, я сжимаю бокал. Сильнее, еще сильнее. Так сильно, что напрягается вся рука. От запястья до плеча проступают вены, но их не видно под хлопком рубашки. Мои пальцы побелели, а на лбу выступил пот. Я ненавижу тебя, Алекс Грейсон. Ты чересчур хорош, чтобы тебя любили, Алекс! Алекс замолчал, но я продолжал сжимать бокал и смотреть на него. В какой-то момент стакан просто лопается и я ощущаю, как стекло впивается в мою руку. Я резко разжимаю ладонь и ощущаю жар собственной крови. Морщусь.
-Считай, что мне понравилось, - рычу я, не в силах сказать что-то приятное брату. Свободной рукой я зажимаю запястье, чтобы придавить артерии и приостановить кровь. Но я не могу просто взять и признаться, что мне нравится. Не могу, Алекс, прости, - обидно только за тех бедолаг, что каждый день торчат в лондонском метро. Кстати, слыхал и получше песни. Почему же они не получают миллионы, а? Брат? - я улыбаюсь и поворачиваюсь к брату, стоя перед ним и зажимая окровавленную ладонь. А потом я просто опустил руку. Мне не хотелось ничего делать, я смотрел на брата испытывающим взглядом.
-Знаешь, когда отец умирал, он сказал, чтобы я позаботился о тебе, поскольку певец - профессия баб и наркоманов, - я вру, отец перед смертью сказал, чтобы я заботился о матери и брате, но это уже другая история, - как думаешь, стоит ли мне начать заботиться о тебе? - я смеюсь, а потом наклоняюсь к журнальному столу, где стояла пачка салфеток. Вытянув одну, я ушел на кухню, чтобы вытащить из руки стекла. Я надеялся, что брат пойдет за мной. Мне хотелось этой сладкой и чертовски приятной ссоры с ним.

Запомните: дружба важнее денег. Запомнили? Потому что только один человек во всём грёбанном мире подходит под это выражение в случае с Филом Торнтоном. И, как бы это ни было странно или подозрительно, или вообще ни в какие ворота, простите, не лезет, так быть не должно, это против всех стереотипов и правил, но этим человеком был средний на данный момент из Фицроев, один из двух главных рыночных конкурентов индустрии Торнтонов и один из членов семьи-основателей. Это всё чудесно, конечно, практически Ромео и Джульетта, если бы те были друзьями, а не возлюбленными, но не до крайности же доходить! И под "крайностью" Филипп имеет в виду просьбу товарища Фицроя устроить к себе на лето его пездюка — то есть, простите, сыночку-корзиночку — в свою фирму и показать, как надо работать руками и зарабатывать деньги. А уж кто-кто, так Торнтоны отлично с этой задачей справляются и работают больше остальных, как бы конкуренты не пытались доказывать обратное. Но коровы, допустим, всё равно дают молоко по расписанию, а вот из дерева каждый час изготавливается что-то полезное, да и на месте этого, между прочем, компания Тортонов производит какие-либо государственные заказы, вроде парков, торговых центров всё тех же Фицроев, на секундочку, или же школы и всё прочее. Незримая рука Тортонов, нависшая над всем городом, ничуть не является преувеличением — они и правда имеют весь город, влияя на многие сферы жизни и деятельности. Потому что, как бы экологи не возмущались и другие конкуренты, но семейство "лесорубов" держало в ежовых рукавицах всё, а после кончины отца, всё это свалилось на плечо одного лишь Филиппа, которому впору бы отпуск взять по-хорошему, и отдохнуть где-нибудь на Сейшелах, но он вместо этого, почему-то продожает въёбывать из последних сил и получать новые седины на голове. Такой вот он, Филипп Торнтон, бесчувственное животное, без сожаления вырубающее лес вдвое больше всех своих предшественников. Отвратительный человек в целом, да, ничегошеньки не делает и дорогие "Dunhill" курит, да элитные костюмы носит. Люди всегда были неблагодарными существами, и он к этому как-то привык.
Жизнь и не такое дерьмо подкидывала, так что, если разобраться, в просьбе той не было ничего из ряда вон выходящего или трудного. Всего лишь просьба Фицроя устроить его сына на временную работу в качестве профилактики и мужской закалки, показать все прелести настоящей работы и откуда же, всё-таки, деньги берутся — явно же не с потолка. И Филипп долго хохотал за кружкой пива, думая, что этот мальчик наверняка не держал в своей руке что-то тяжелее своего... Но, впрочем, мысль он эту не озвучил, а пошутил более тривиально, с чем согласился горе-папаша и хороший друг по совместительству, и Филипп согласился, подумав, что погонять парнишку по лесопилкам и научить мужской работе было бы неплохо. Как раз потренировался бы на нём, пока родные сыновья ещё недостаточно взрослые для этого, но только пока что-то как-то не получалось. Филипп вообще личность очень переменчивая.
В компании итак дел невпроворот, сплошные контракты, планы и долги, только и успевай раздавать да укладываться в сроки; а тут ещё и подработка нянькой, что Филиппу по началу совершенно не нравится. Этот мальчик, Робин, конечно, был способным и быстро всё схватывал, хотя Фил прекрасно понимал, что в свои шестнадцать ему хотелось бы на тачках крутых по городу гонять с девчонками, а не просиживать дорогие штаны в офисе не самого весёлого человека, разгребая бумаги и бегая хвостиком за боссом, который на него даже не обращал внимания. Что было, в общем-то, неправдой, потому как внимание он обращал — по крайней мере знал, что кто-то ходит рядом и периодически разговаривает с ним, строя голубые глазки, бог весть по каким причинам — но времени всё выкроить не мог. У Филиппа Торнтона просто не было времени, банально некогда было заняться мальчиком и объяснить ему что и как, поэтому, в лучшем отцовском духе, он скидывал "воспитание" своего кадра на специальных людей, кто и должен заниматься обучением, пока сам занимался финансами и документацией или же переговорами. Филипп постоянно обещал себе, что поговорит с Робином и обязательно объяснит что и как — и сделать это собирался на лесопилке — но до тех пор он на самом деле был чертовски занят, даже во время обеденного перерыва, и всё никак не мог выделить и пары минут. На самом деле Филипп считал, что в шестнадцать лет парень должен быть самостоятельным и не раскисать, потому как сам в шестнадцать уже давно зубрил учебники по экономике и часто присутствовал с отцом на его работе, и только на выходных позволял себе расслабиться и оторваться в весёлой компании. Классное было время, но сейчас его Филипп, к собственной грусти, не помнит.
У него четверо детей, одному из которых всего четыре годика, и Филиппу ни разу не кажется странным то, что он действует по той же схеме и с родными детьми — всё пытается выкроить время, но получается, мягко говоря, хреново. Хотя если и находит время, в основном, выходные или праздники, то дети ещё долго не забывают, как было весело и интересно с их отцом, с которым вообще заскучать трудно, если он решает организовывать какого-либо рода мероприятия. Для двоих ли, для восьмерых — не столь важно. Филу нравится общество, и общество разное, а потому он не против хоть каждые выходные организовывать крупные праздники или звать гостей. Последнее, кстати, бывает достаточно часто, компанию Филипп любит и не преминет возможностью встретиться с друзьями. Но он оставляет эти мысли вынашиваться до отпуска, которого нет уже вот как несколько лет, с момента рождения, может, третьего ребёнка даже — и продолжает заниматься бизнесом, пока всё-таки не вспоминает о том, что к нему приставили богатенького мальчика.
И вот несколько дней кряду он вертится с ним, по возможности показывая всё и объясняя попутно, обучая всем тонкостям ремесла и экономике, которую мальчику в любом случае придётся изучать — и Фил не худшее, вообще, пособие для такого, и не скучное даже, умеющее к детям подход найти, да и вообще к людям; а Робин этот, как ему кажется, настоящий аудиал, ибо на слух явно запоминает всё быстрее, чем письменно. Тем лучше. Филу нравилось говорить, ему нравились умные люди, готовые поддержать любую тему и переключаться также быстро, как и он, и возраст ничуть не был помехой. Робин оказался умным парнем, хотя с высоты своих лет воспринимать его серьёзно не всегда получалось. Младший Фицрой мало чем был похож на своего отца, и это Фил отметил почти сразу же, как пообщался с парнишкой.
И ещё он нашёл его крайне интересным, что странно, на самом-то деле, потому что Торнтона уже давно никто не интересовал, как личность, если дело не касалось финансов и каких-то деловых махинаций, где приходилось оценивать личные качества. Но может тут сыграл родственный фактор, а, может, Филиппу в последнее время часто было очень скучно среди ровесников и взрослых толстосумов в совете директоров и офисах, что молодая компания, ловящая взглядом каждое его слово, казалась чертовски интересной и даже волнующей. И к этому он пришёл случайно, во время одного из походов на лесопилку — первого, если  быть точнее. Возможно, даже единственного, потому что Торнтон теперь уже не знает, насколько это будет безопасно. Стоило ему оставить Робина одного, чтобы на пару минут отлучиться поговорить с бригадиром, недалеко послышался громкий шум, падение и обеспокоенные голоса молодых рабочих, что Филипп сразу понял — с мелким, как обычно, что-то приключилось, и на этот раз серьёзно. Менее всего ему хотелось, чтобы Робин получил травму на, мать его, фамильной лесопилке, чтобы наутро в жёлтой прессе светились фото побитого наследника Фицроев и какие-нибудь отвратительные слухи о конкуренции и подстроенном несчастном случае.
Ну и ещё, конечно, его волновало здоровье сына своего друга, да и Робин ему понравился, добрый парень с широкой душой, живо интересующийся делами, даже если и они-то его интересовали менее всего. Филиппу пришлось поменять своё мнение, сложившееся на основе рассказов отца мальчика и своих первых впечатлений, а это он редко делал, вообще-то, его мнение мало что могло поменять. Собственно, когда-то давно точно также мнение поменялось и о Фицрое, его отце, с которым у Торнтона вначале, в далёком детстве, не заладилось. Всё из-за глупых предрассудков. И Филу нравилось менять мнение вот уже второй раз, и отныне, признав этот факт, он чувствовал ответственность и беспокойство за Робина.
— Вашу ж мать, какого хрена никто не следит за подростком?! — Фил зол, чертовски зол,  неизвестно на кого — на Робина ли, на себя или на рабочих, которым было велено следить за несовершеннолетним и показывать ему, что и как. Ну и не разбрасывать казённые инструменты заодно, если уж на то пошло. Филипп бросается к Робину, обеспокоенно спрашивая его, что болит и где, и подхватывает одной рукой, чтобы помочь дохромать до ближайшей лавочки. — За аптечкой, быстро! Встали, блять, как на параде, технику безопасности нарушали бы хоть не в присутствии начальства. — Причитает Торнтон в привычной всем его нервной манере. Благо, хоть, никто не обижается. Но и лесорубам такой язык гораздо роднее и понятнее, тут и не так матерятся, так что это Филипп ещё дохрена вежливым выглядит, потому что при детях лучше не ругаться матом, сами понимаете. —Показывай рану, — кивает головой Фил на штаны Робина, и ему совершенно всё равно, будет ли парень их снимать или же закатает, но штаны-то не самые удобные, так что тут не угадаешь, какой вариант будет правильнее. Тем временем, один из лесорубов, имени которого Филипп не помнит, да и даже не удосуживается прочитать на бейджике, приносит аптечку, и Торнтон закатывает рукава, приказывая всем очистить помещение и оставить их с травмированным наедине.
— Ничего не сломано, не вывихнуто? Могу позвонить в скорую, если плохо, а если не очень, то сейчас обработаем. Что выбираешь? — ободряюще улыбается Филипп, тут же сбрасывая маску суровости, когда они остаются одни, и предоставляет свободу выбора собеседнику. Робин уже взрослый, пусть сам решает свои проблемы — и это тоже один из уроков жизни мистера Торнтона.

Запомните: дружба важнее денег. Запомнили? Потому что только один человек во всём грёбанном мире подходит под это выражение в случае с Филом Торнтоном. И, как бы это ни было странно или подозрительно, или вообще ни в какие ворота, простите, не лезет, так быть не должно, это против всех стереотипов и правил, но этим человеком был средний на данный момент из Фицроев, один из двух главных рыночных конкурентов индустрии Торнтонов и один из членов семьи-основателей. Это всё чудесно, конечно, практически Ромео и Джульетта, если бы те были друзьями, а не возлюбленными, но не до крайности же доходить! И под "крайностью" Филипп имеет в виду просьбу товарища Фицроя устроить к себе на лето его пездюка — то есть, простите, сыночку-корзиночку — в свою фирму и показать, как надо работать руками и зарабатывать деньги. А уж кто-кто, так Торнтоны отлично с этой задачей справляются и работают больше остальных, как бы конкуренты не пытались доказывать обратное. Но коровы, допустим, всё равно дают молоко по расписанию, а вот из дерева каждый час изготавливается что-то полезное, да и на месте этого, между прочем, компания Тортонов производит какие-либо государственные заказы, вроде парков, торговых центров всё тех же Фицроев, на секундочку, или же школы и всё прочее. Незримая рука Тортонов, нависшая над всем городом, ничуть не является преувеличением — они и правда имеют весь город, влияя на многие сферы жизни и деятельности. Потому что, как бы экологи не возмущались и другие конкуренты, но семейство "лесорубов" держало в ежовых рукавицах всё, а после кончины отца, всё это свалилось на плечо одного лишь Филиппа, которому впору бы отпуск взять по-хорошему, и отдохнуть где-нибудь на Сейшелах, но он вместо этого, почему-то продожает въёбывать из последних сил и получать новые седины на голове. Такой вот он, Филипп Торнтон, бесчувственное животное, без сожаления вырубающее лес вдвое больше всех своих предшественников. Отвратительный человек в целом, да, ничегошеньки не делает и дорогие "Dunhill" курит, да элитные костюмы носит. Люди всегда были неблагодарными существами, и он к этому как-то привык.
Жизнь и не такое дерьмо подкидывала, так что, если разобраться, в просьбе той не было ничего из ряда вон выходящего или трудного. Всего лишь просьба Фицроя устроить его сына на временную работу в качестве профилактики и мужской закалки, показать все прелести настоящей работы и откуда же, всё-таки, деньги берутся — явно же не с потолка. И Филипп долго хохотал за кружкой пива, думая, что этот мальчик наверняка не держал в своей руке что-то тяжелее своего... Но, впрочем, мысль он эту не озвучил, а пошутил более тривиально, с чем согласился горе-папаша и хороший друг по совместительству, и Филипп согласился, подумав, что погонять парнишку по лесопилкам и научить мужской работе было бы неплохо. Как раз потренировался бы на нём, пока родные сыновья ещё недостаточно взрослые для этого, но только пока что-то как-то не получалось. Филипп вообще личность очень переменчивая.
В компании итак дел невпроворот, сплошные контракты, планы и долги, только и успевай раздавать да укладываться в сроки; а тут ещё и подработка нянькой, что Филиппу по началу совершенно не нравится. Этот мальчик, Робин, конечно, был способным и быстро всё схватывал, хотя Фил прекрасно понимал, что в свои шестнадцать ему хотелось бы на тачках крутых по городу гонять с девчонками, а не просиживать дорогие штаны в офисе не самого весёлого человека, разгребая бумаги и бегая хвостиком за боссом, который на него даже не обращал внимания. Что было, в общем-то, неправдой, потому как внимание он обращал — по крайней мере знал, что кто-то ходит рядом и периодически разговаривает с ним, строя голубые глазки, бог весть по каким причинам — но времени всё выкроить не мог. У Филиппа Торнтона просто не было времени, банально некогда было заняться мальчиком и объяснить ему что и как, поэтому, в лучшем отцовском духе, он скидывал "воспитание" своего кадра на специальных людей, кто и должен заниматься обучением, пока сам занимался финансами и документацией или же переговорами. Филипп постоянно обещал себе, что поговорит с Робином и обязательно объяснит что и как — и сделать это собирался на лесопилке — но до тех пор он на самом деле был чертовски занят, даже во время обеденного перерыва, и всё никак не мог выделить и пары минут. На самом деле Филипп считал, что в шестнадцать лет парень должен быть самостоятельным и не раскисать, потому как сам в шестнадцать уже давно зубрил учебники по экономике и часто присутствовал с отцом на его работе, и только на выходных позволял себе расслабиться и оторваться в весёлой компании. Классное было время, но сейчас его Филипп, к собственной грусти, не помнит.
У него четверо детей, одному из которых всего четыре годика, и Филиппу ни разу не кажется странным то, что он действует по той же схеме и с родными детьми — всё пытается выкроить время, но получается, мягко говоря, хреново. Хотя если и находит время, в основном, выходные или праздники, то дети ещё долго не забывают, как было весело и интересно с их отцом, с которым вообще заскучать трудно, если он решает организовывать какого-либо рода мероприятия. Для двоих ли, для восьмерых — не столь важно. Филу нравится общество, и общество разное, а потому он не против хоть каждые выходные организовывать крупные праздники или звать гостей. Последнее, кстати, бывает достаточно часто, компанию Филипп любит и не преминет возможностью встретиться с друзьями. Но он оставляет эти мысли вынашиваться до отпуска, которого нет уже вот как несколько лет, с момента рождения, может, третьего ребёнка даже — и продолжает заниматься бизнесом, пока всё-таки не вспоминает о том, что к нему приставили богатенького мальчика.
И вот несколько дней кряду он вертится с ним, по возможности показывая всё и объясняя попутно, обучая всем тонкостям ремесла и экономике, которую мальчику в любом случае придётся изучать — и Фил не худшее, вообще, пособие для такого, и не скучное даже, умеющее к детям подход найти, да и вообще к людям; а Робин этот, как ему кажется, настоящий аудиал, ибо на слух явно запоминает всё быстрее, чем письменно. Тем лучше. Филу нравилось говорить, ему нравились умные люди, готовые поддержать любую тему и переключаться также быстро, как и он, и возраст ничуть не был помехой. Робин оказался умным парнем, хотя с высоты своих лет воспринимать его серьёзно не всегда получалось. Младший Фицрой мало чем был похож на своего отца, и это Фил отметил почти сразу же, как пообщался с парнишкой.
И ещё он нашёл его крайне интересным, что странно, на самом-то деле, потому что Торнтона уже давно никто не интересовал, как личность, если дело не касалось финансов и каких-то деловых махинаций, где приходилось оценивать личные качества. Но может тут сыграл родственный фактор, а, может, Филиппу в последнее время часто было очень скучно среди ровесников и взрослых толстосумов в совете директоров и офисах, что молодая компания, ловящая взглядом каждое его слово, казалась чертовски интересной и даже волнующей. И к этому он пришёл случайно, во время одного из походов на лесопилку — первого, если  быть точнее. Возможно, даже единственного, потому что Торнтон теперь уже не знает, насколько это будет безопасно. Стоило ему оставить Робина одного, чтобы на пару минут отлучиться поговорить с бригадиром, недалеко послышался громкий шум, падение и обеспокоенные голоса молодых рабочих, что Филипп сразу понял — с мелким, как обычно, что-то приключилось, и на этот раз серьёзно. Менее всего ему хотелось, чтобы Робин получил травму на, мать его, фамильной лесопилке, чтобы наутро в жёлтой прессе светились фото побитого наследника Фицроев и какие-нибудь отвратительные слухи о конкуренции и подстроенном несчастном случае.
Ну и ещё, конечно, его волновало здоровье сына своего друга, да и Робин ему понравился, добрый парень с широкой душой, живо интересующийся делами, даже если и они-то его интересовали менее всего. Филиппу пришлось поменять своё мнение, сложившееся на основе рассказов отца мальчика и своих первых впечатлений, а это он редко делал, вообще-то, его мнение мало что могло поменять. Собственно, когда-то давно точно также мнение поменялось и о Фицрое, его отце, с которым у Торнтона вначале, в далёком детстве, не заладилось. Всё из-за глупых предрассудков. И Филу нравилось менять мнение вот уже второй раз, и отныне, признав этот факт, он чувствовал ответственность и беспокойство за Робина.
— Вашу ж мать, какого хрена никто не следит за подростком?! — Фил зол, чертовски зол,  неизвестно на кого — на Робина ли, на себя или на рабочих, которым было велено следить за несовершеннолетним и показывать ему, что и как. Ну и не разбрасывать казённые инструменты заодно, если уж на то пошло. Филипп бросается к Робину, обеспокоенно спрашивая его, что болит и где, и подхватывает одной рукой, чтобы помочь дохромать до ближайшей лавочки. — За аптечкой, быстро! Встали, блять, как на параде, технику безопасности нарушали бы хоть не в присутствии начальства. — Причитает Торнтон в привычной всем его нервной манере. Благо, хоть, никто не обижается. Но и лесорубам такой язык гораздо роднее и понятнее, тут и не так матерятся, так что это Филипп ещё дохрена вежливым выглядит, потому что при детях лучше не ругаться матом, сами понимаете. —Показывай рану, — кивает головой Фил на штаны Робина, и ему совершенно всё равно, будет ли парень их снимать или же закатает, но штаны-то не самые удобные, так что тут не угадаешь, какой вариант будет правильнее. Тем временем, один из лесорубов, имени которого Филипп не помнит, да и даже не удосуживается прочитать на бейджике, приносит аптечку, и Торнтон закатывает рукава, приказывая всем очистить помещение и оставить их с травмированным наедине.
— Ничего не сломано, не вывихнуто? Могу позвонить в скорую, если плохо, а если не очень, то сейчас обработаем. Что выбираешь? — ободряюще улыбается Филипп, тут же сбрасывая маску суровости, когда они остаются одни, и предоставляет свободу выбора собеседнику. Робин уже взрослый, пусть сам решает свои проблемы — и это тоже один из уроков жизни мистера Торнтона.

пост есть выше

Вы вряд ли, конечно, удивитесь, но и отношения у меня в жизни были всего лишь одни - Этьен, и он приехал в О-Клэр из Франции! Я вообще задавал ему тысячи раз вопрос, почему он переехал из Парижа сюда, и он не отвечал мне ничего внятного (ответ "Потому что я знал, что встречу тебя" не принимался и не принимается до сих пор, вот что я скажу), потому я просто думаю, что он немного тупой, но, в принципе, за те два года, что мы были вместе, я более чем с этим смирился. У нас не все было гладко, как и в любых отношениях, но я люблю Этьена, и я думаю, что и он любит (или любил?) меня, и это единственное, что у меня осталось на данный момент.
Почти полтора года назад мы сильно поссорились, и, в общем, я вышел ночью из дома - и это было моей большой ошибкой. Я не хочу расписывать все то, что пережили мои родители и Этьен, но я целый год лежал в коме, и сейчас я восстанавливаюсь после нее. Это сложный, долгий, кропотливый процесс, и пока что со мной рядом только мама с папой. Этьен не появлялся у меня последние два месяца (как раз те, что я только очнулся), но его трудно в этом винить; возможно, я бы тоже выбрал жить дальше, когда год нет никаких изменений. Я, в общем-то, не хочу и не люблю судить людей, думаю, что у каждого есть свои мотивы и желания, и я сам не идеал, ведь я в любых своих действиях и мыслях я субъективен (ура, я написал это слово правильно с первого раза!), и я и не обижаюсь на него, не то что прощаю.
На самом деле, с ним мне наверняка было бы легче, но я знаю, что он нашел себе девушку и вроде как уехал вместе с ней во Францию, и, на самом деле, я просто искренне желаю ему счастья с ней, ведь, опять же, как я могу его судить, ведь я никогда сам не был в такой ситуации.

по требованию

мой пост))0